Директор ГТГ Зельфира Трегулова, вовремя понявшая, «что снобизм в себе надо изживать» , за считанные месяцы сумела не только поменять в глазах посетителей имидж музея, но и методы, и стилистику его работы. Об этом и о многом другом - в интервью Милены Орловой...

Понятно, не для того, чтобы удовлетворить собственное тщеславие. В предыдущие годы я получила все, что человеку нужно, чтобы ощущать себя профессионалом. Еще в бытность свою заместителем директора Музеев Московского Кремля я часто появлялась на различных выставках. Мне интересно.

Любой директор музея сегодня­ — а в особенности это касается таких музеев, как Третьяковская галерея, Русский, Эрмитаж, Пушкинский, которые представляют гигантский временной отрезок, — должен ориентироваться в том, что происходит в художественной жизни здесь, в России, и что происходит в мире.
Учиться не поздно никогда, тем более если речь идет о выставках таких выдающихся художников, как Аниш Капур или Михаль Ровнер, или о визите Билла Виолы. Я рада была, что они к нам пришли. Разговор с такими людьми, и особенно в экспозиции Третьяковской галереи, открывает что-то совсем иное.

Это какой-то новый жанр: недавно вы провели экскурсию по музею и для знаменитого британского художника Аниша Капура.

Действительно, для Аниша Капура открыли закрытую Третьяковскую галерею. Это не фигура речи. Он возник в шестом часу вечера в понедельник, когда у музея выходной. У него было всего полчаса, и он решил посмотреть на иконы.

Он прошел мимо Айвазовского, внимательно посмотрел на его работы. На обратном пути еще раз уточнил, кто это такой. Когда я спросила: «А что вам в этом интересно?», — он мне сказал нечто, что для меня, наверное, сейчас стало одной из новых, интересных точек зрения, на нее мы будем опираться, делая ретроспективу Айвазовского, которая откроется 28 июля 2016 года.

Что именно, сейчас не скажу. Но я поняла, что снобизм в себе надо изживать. Мне кажется очень важным в ситуации абсолютной нетолерантности, партийности и приверженности какой-то косной, зашоренной точке зрения расширять фокус и смотреть на все абсолютно объективно, и, в частности, выставка в Манеже как раз немножечко и про это.

«Романтический реализм. Советская живопись 1925—1945» в Манеже — зрелище впечатляющее. Говорят, что вы эту выставку как куратор сделали за две недели. Это для вас рекорд?

Нет, за два месяца. В общем, рекорд. В своих лекциях в университете я все время говорю, что хорошие выставки делаются годами. До этого у меня пример минимального срока подготовки прекрасной выставки — это Палладио в России, которую мы сделали в РОСИЗО ровно за год сумасшедшего, каторжного труда.

А здесь два месяца. Понимаете, представилась возможность сделать первую большую серьезную музейную выставку в Манеже. Это вскрыло довольно важную историю: у Министерства культуры, у федеральных музеев нет большого выставочного пространства, где можно было бы показывать масштабнейшие проекты.

За девять месяцев, что вы руководите галереей, вы всячески промоутируете «новую Третьяковку» на Крымском Валу. Там открыли вход с набережной, сделали модный музейный магазин, новый дизайн, музыкальный фестиваль во дворике. Но ощущение такое, что сами выставки современного искусства у вас на втором плане, в отличие от других музеев, которые сейчас за них хватаются как за какую-то особую соломинку, которая их приведет к новой аудитории.

Нет, это вам так кажется. Начнем с того, что наш отдел новейших течений работает очень активно. За это время состоялись две большие выставки.

Гиперреализм готовился задолго до моего прихода. Мне это было очень интересно, потому что я сама — свидетель того, как возникало это течение. Я работала во Всесоюзном художественно-производственном объединении им. Вучетича, которое организовывало всесоюзные выставки типа Мы строим коммунизм или Молодые художники в борьбе за мир в 1987 году в Манеже, когда впервые выступал Гребенщиков, когда на сцене был Артур Миллер. Это было потрясающее время, 1987 год.

Выставка была прекрасная, и мне показалось, что и Кирилл Светляков, руководитель отдела, и все сотрудники очень интересно работают и с аудиторией, и с дизайнером Алексеем Подкидышевым, который делал этот проект.

Следующая выставка Метагеография — один из самых интересных проектов в рамках Московской биеннале современного искусства. Притом что там нет каких-то громких имен и там поднято на поверхность из запасников энное количество работ художников 1930-х годов, которых я сама никогда не видела.

Мы привлекаем молодую аудиторию именно на такие проекты, не говоря уже о самых различных программах, например о Ночи музеев, где мы делали акцент на том, что этот год — год 100-летия Черного квадрата Малевича, основополагающего произведения искусства ХХ столетия.

Для этой аудитории была подготовлена замечательная инсталляция, посвященная Малевичу, — 3D-проекция студии Sila Sveta во дворе. И невзирая на проливной дождь, было море людей. Море!

А как новшества на Крымском повлияли на посещаемость?

Из-за ремонта кровли в Третьяковской галерее до 5 октября не было ни одной большой выставки в основном выставочном зале. Серова мы открыли 6 октября.

Если сравнить посещаемость Крымского Вала за эти месяцы с посещаемостью в 2014 году, когда в большом зале шли своим чередом выставки Наталии Гончаровой и коллекции Костаки, то у нас разница всего 4 тыс. человек. То есть при закрытом большом выставочном пространстве мы сумели привлечь очень большое количество людей.

Я вам могу открыть еще секрет по поводу посещаемости: мы продлили часы работы и ввели бесплатную среду. И она была очень эффективной. Нам важно, чтобы люди приходили на Крымский Вал, когда там не так много выставок, и шли в постоянную экспозицию. Потому что вот уж она достойна всяческого внимания.

Я имела в виду, скорее, образ галереи в тех же СМИ. Меня, например, поразило интервью, которое вы дали «Эху Москвы». Вы, как заклинатель змей, повторяли: «Серов — главный русский художник, самый лучший русский художник». Что же вы будете делать с другими русскими художниками? Вы сами чем объясняете успех у публики выставки Серова? Мне показалось, что это интервью было секретным оружием… Как говорил гипнотизер Кашпировский: «Вы заряжены на Серова».

Наверное, все-таки я немножечко колдунья. Валентин Серов — один из моих любимых художников. Интеллигентные люди в советские времена любили Серова, и тогда было очень острое ощущение, что смерть его была страшно преждевременной и оборвала какое-то невероятно интересное развитие. И я уверена в этом до сих пор, и мне кажется, что мы это продемонстрировали.

Так вот, я пришла в галерею, когда над выставкой работали не меньше двух с половиной лет, и я не вмешалась в состав выставки ни на йоту. Но мне показался неправильным общий принцип решения экспозиции. Я вмешалась в это радикально, убедила переделать.

Чтобы это была выставка, зайдя на которую зритель столбенел от того, что там увидел. Вот прямо сразу, с первого зала. И чтобы при этом она была легкая, прозрачная, без узких, тесных выгородок. Чтобы разворачивались самые различные перспективы, и произведения разных периодов вступали в диалог.

Я вас слушаю с наслаждением и слушала бы и слушала, но все же: кто придумал ролик с ожившей картиной «Девочка с персиками»? Это, конечно, смешно было.

Научные сотрудники сопротивлялись, но этот тизер собрал полмиллиона просмотров! Очереди на выставку стоят еще и благодаря ему. Да, кому-то может показаться смешным, но в нем нет ничего, на мой взгляд, пошлого. И сделано просто, недорого. Денег мы туда не вбухивали, и вообще на рекламу затрачена просто смешная сумма.

Эффективность социальных сетей сейчас нельзя недооценивать.

Конечно, сарафанного радио, социальных сетей и так далее. Вы знаете, даже министр, зайдя в соцсети, увидел жалобы посетителей на очереди и звонил мне в субботу: «Почему у вас работает одна касса?» Да, не предполагали, что будет такой наплыв. Думали, ну две тысячи в день.

А тут как сразу бабахнуло тысяч пять в субботу. В среднем 4350 посетителей в день. Предыдущим рекордом Третьяковской галереи была выставка Левитана — 2100 человек в день. Холодно, а люди стоят. И мы бы принимали больше, но просто возможности зала и нормы соблюдения безопасности произведений ограничивают вход в здание.

Многие музеи за рубежом продают билеты заранее в Интернете.

Во время недавней конференции на ВДНХ, посвященной новейшим технологиям, инновациям, я была одним из спикеров. Оказалось очень полезно. (Это к вопросу о том, зачем я везде хожу.) Там мы замечательно пообщались с Лораном Гаво из Google, и вот я сейчас встречаюсь с ним в Париже, и мы уже наметили три интереснейшие программы. И еще мы будем сотрудничать с образовательным ресурсом «Арзамас».

Мы долгое время в музейном деле увлекались мультимедийными и прочими новейшими технологиями. И как всегда, оказались в ряду отстающих: весь мир уже понял, что, когда у тебя есть подлинные произведения искусства или памятники культуры, мультимедиа — средство исключительно вспомогательное, отнюдь не основное.

Всюду в мире в музеях возвращаются к высказыванию с помощью подлинника. Когда живешь в этом тяжелом, очень застрессованном мире, нужно то, с помощью чего можно держаться на плаву, это своеобразный «детокс».

Вот я пришла в воскресенье на выставку Серова, потому что пришел с семьей господин Костин, первое лицо Банка ВТБ, нашего главного спонсора. Я видела, как люди выходили из галереи, отстояв перед этим два часа на улице, и у всех лица сияли. Когда я разговаривала на выставке с журналистами, все заканчивалось тем, что у многих на глазах появлялись слезы.

В конкурсе на разработку концепции развития галереи выиграла западная компания, и вы на пресс-конференции сказали, что в России специалистов такого класса и уровня нет. А каких еще специалистов в музейном деле у нас не хватает?

В принципе, аутсорсинг — это нормальная система сегодня. Те, кто считает деньги, выводят какие-то сферы деятельности на аутсорсинг. Это более эффективно и более выгодно, чем содержать у себя в штате людей на зарплате.

Каких специалистов нет? Ну, давайте начнем с самого болезненного вопроса: как раз специалистов-искусствоведов.

Удивили!

Не хочу сказать, что мое поколение было самое талантливое и замечательное, но, когда я поступала на искусствоведческое отделение в Московский университет, к моменту сдачи всех экзаменов осталось 20 человек на место. Когда поступала моя дочь в 1998 году, конкурс был 1,8 человека на место.

Когда я оканчивала университет, венцом всех мечтаний было оказаться в музее. Пушкинский музей — для тех, кто по западному, Третьяковка — для тех, кто специализировался по русскому искусству. Сейчас не так, к сожалению.

Сейчас все самые яркие, самые интересные студенты идут в другие сферы: уходят в PR, в частные институции, в образовательные проекты.

Когда выставку делают люди, проработавшие в галерее многие десятки лет, их довольно сложно сориентировать на иной тип мышления. Проблема в том, что смены-то нет. А где взять других специалистов по Репину и передвижникам, которые, как ни крути, основа коллекции Третьяковской галереи?

Но даже тех, кто к нам идет, иногда приходится профессионально переориентировать. Они специализировались по другому искусству, по другому периоду.

По каким русским художникам вы советуете специализироваться сейчас?

Пожалуйста, молодые люди, занимайтесь передвижниками, это очень интересно! Сегодня настал момент посмотреть на них совсем по-другому. И выявить множество интереснейших, актуальных вещей, начиная с того, что это момент начала художественного рынка в России и что это было коммерческое предприятие. О чем, естественно, в советской историографии никто даже не упоминал.

Можно заниматься «Бубновым валетом», рубежом XIX—XX веков, Александром Ивановым, в конце концов. Кроме Михаила Михайловича Алленова, никто из ярких фигур этим уже не занимается. Для меня его спецкурс в университете по Александру Иванову был переворотом сознания, как, впрочем, и спецкурс по Врубелю.

Смею верить, что я была любимой ученицей. И когда я писала диплом, он в очень тяжелый для меня момент был просто как отец. Причем за меня не написал ни слова.

Может быть, выход в приглашенных кураторах?

Конечно, у нас уже есть приглашенные кураторы. Например, Аркадий Ипполитов из Эрмитажа. Он делает выставку из собраний Музеев Ватикана, которую мы принимаем осенью следующего года в обмен на выставку Библейские сюжеты в русском искусстве, которую делаем в Ватикане.

Аркадий Ипполитов как раз тот человек, который может совершенно по-новому расширить любую самую традиционную тему, и при этом он специалист по итальянскому искусству, человек невероятной эрудиции.

То есть у вас такой межмузейный обмен получается?

Мы с Эрмитажем сотрудничаем. У нас есть несколько проектов, обсуждаем вопрос о том, что, возможно, станем партнерами Эрмитажа в Казани и будем там проводить выставки из собрания Третьяковской галереи. А нам нужно обязательно делать региональные проекты, потому что из-за существующей экономической ситуации в этом году у нас не было ни одной выставки в городах России.

Все регионы заявили о том, что с экономической точки зрения этот проект потянуть не могут. Поступило предложение от мэра Казани и от президента Татарстана, поэтому сейчас будем над этим работать.

Вы меня извините за такой вопрос. Вот вы говорите про Казань…

Да-да-да, вот именно поэтому, когда ко мне с этим обратились, я сказала: вы знаете, я не готова открывать филиал в Казани, потому что все скажут, что я делаю это только потому, что я Трегулова Зельфира Исмаиловна, что я татарка по национальности.

Было бы интересно немножко узнать о вашей семье.

Когда моей маме в 1938 году выдавали паспорт, ее вместо Терегуловой записали как Трегулову. И слава богу, что вместо Саиды Хасановны не сделали Зинаидой Ивановной.

У меня были очень интеллигентные родители, 1919 и 1920 годов рождения, их давно уже нет в живых. Война, в общем, не способствует тому, чтобы люди жили долго. А отец мой прошел войну с 1941 по 1945 год как фронтовой оператор и снимал Потсдамскую конференцию.

Я выросла в очень правильной семье, совершенно идеалистической, что ли. В смысле соотнесения всего, что ты делаешь, с некоей высшей истиной и правилами, установленными не Господом Богом, а человечеством, притом что, вполне понятно, родители были атеисты. Я, скорее, агностик, да и полагаю, что мои родители были агностиками, просто не понимали, что это надо именно так называть.

И при этом, когда я однажды в первом классе пришла из школы с историей про Павлика Морозова, мама мне до четырех утра рассказывала историю нашей семьи. О репрессированном деде, которого взяли в 1929 году, несмотря на то что у него было восемь детей. Про то, как бабушка моя вывезла детей в Среднюю Азию, как она ночью сидела и выламывала себе золотые зубы, чтобы их продать и как-то прокормить детей.

Моя мама была младшей в семье, и именно благодаря этому она могла получить образование, поскольку в 1936 году была принята та самая сталинская Конституция, которая гарантировала образование даже детям врагов народа… Да, три ее брата погибли на фронте, старший брат был все-таки арестован, ну и далее везде.

А у моих детей прадедушка с другой стороны был расстрелян в 24 часа на Лубянке как немецкий шпион. Вот. Поэтому я страшно благодарна своим родителям, что они старались меня воспитывать, давая все, что можно было дать, возя регулярно в Ленинград (первый раз я была в Эрмитаже в семь лет).

Вы редкий пример музейного специалиста интернационального уровня, а сейчас опять важны пресловутые корни, скрепы, идентичность…

Если вы хотите спросить, кем я себя ощущаю, — я ощущаю себя абсолютно русским человеком, но с бытовыми привычками татарской девушки. Обувь, когда прихожу в дом, снимаю немедленно у порога.

Для татарской семьи если ты приходишь в дом и проходишь в сапогах или в туфлях — это оскорбление. Я знаю три слова по-татарски. Зато я свободно владею латышским языком, я выросла в Латвии, ну и, соответственно, английским, французским, немецким и итальянским (английским — свободно, а остальными — по мере надобности).

У вас была специализация по русскому искусству конца XIX века. А как вы попали в Музей Гуггенхайма?

Всесоюзное художественно-производственное объединение им. Вучетича сделало несколько легендарных выставок в 1980—1990-х начиная с Москвы — Парижа. В 1990 году я начала работать над выставкой Великая утопия. На той выставке было 1,5 тыс. экспонатов. Это великая выставка. Для меня это был университет и возможность работать с невероятными кураторами и с великой Захой Хадид, архитектором выставки.

У вас такой опыт, которым не обладают многие из ваших коллег, — опыт прямого контакта с западными музеями, самыми блестящими. Не могли бы вы сформулировать несколько вещей, которым вас научило это сотрудничество?

Научило многому. Я несколько раз была на длительных стажировках в зарубежных музеях: семь месяцев в Музее Гуггенхайма в Нью-Йорке и три недели в 2010 году в Метрополитен-музее. А до этого в Гуггенхайме две краткосрочные стажировки, связанные с Великой утопией. А до этого работа над выставкой Москва — сокровища и традиции, которую мы делали со Смитсоновским институтом.

Я только потом поняла, что это был мой первый кураторский проект, но хочу сказать, что эта выставка собрала 920 тыс. человек в США — в Сиэтле в рамках Игр доброй воли и в Смитсоновском институте в Вашингтоне. Меня тогда бросили, как котенка в воду, и сказали, что я должна сделать такую выставку: написать концепцию, отобрать экспонаты, договориться и так далее.

Это отличалось от советской практики?

Я очень многому научилась у моих зарубежных коллег: умению вести переговоры, общаться, договариваться, отстаивать свою позицию. Они невероятно корректные, вежливые — это форма уважения к человеку. Еще мне объяснили, что никогда нельзя быть неблагодарным и пользоваться бесплатным трудом. Если нет возможности человеку заплатить, надо ему сказать слова самой глубокой и искренней благодарности. Я всю жизнь следую этому принципу.

Видимо, вас научили и секретам общения с прессой, что у вас журналисты плачут?

Конечно, очень важная история — это отношения с прессой и спонсорами. В Музее Гуггенхайма я была посажена в кабинет заместителя директора (не нашлось другого местечка), и я видела, как они общались с прессой: прерывалось любое совещание, если приходил ведущий журналист из New York Times.

У меня был опыт общения и со спонсорами проектов, которые делал Музей Гуггенхайма, в частности выставки Амазонки авангарда.

У нас, пожалуй, осталось это тяжелое наследие советской эпохи — снобизм по отношению к людям, которые дают деньги.

Мы все делаем выставки только на спонсорские деньги. Музеи Кремля делали их только на спонсорские деньги все время, пока я там работала. Пушкинский музей был последним, кто получал государственные дотации на большие выставки благодаря невероятным усилиям Ирины Александровны, конечно, и ее авторитету.

Выставку Серова полностью финансировал Банк ВТБ. Они наши самые главные партнеры и дают деньги на самые значимые проекты. Деньги большие.

Сколько нам стоил привоз картин из Копенгагена и Парижа! Передо мной тут стояли люди и говорили: давайте откажемся, давайте откажемся. Трудно шли переговоры с датскими коллегами, пришлось даже Алексея Тизенгаузена, главу русского отдела Christie’s, привлечь.

Он помог с определением страховой оценки, потому что то, что владельцы предлагали изначально, не соответствовало стоимости работ Серова. А потом он убедил их, что нам можно доверять.

Вообще похоже, что поиск денег на большие проекты — одна из главных опций музеев сейчас.

Я поняла из опыта зарубежных музеев, что в отделах по фандрайзингу работают профессионалы, но что фандрайзинг не может быть отдан на откуп только этим людям, что спонсоры, у которых просят крупную сумму, должны понимать, на что они дают деньги, что это будет за проект. Должны быть люди — кураторы, искусствоведы, которые профессионально ответят на любой вопрос и могут преподнести проект так, что меценаты раскроют кошелек. Это очень важно». -

Директор Третьяковской галереи о больших планах в Казани, наследии Булата Галеева и впечатлениях от ЦСК «Смена»

В конце апреля в центре «Эрмитаж-Казань» планируется открытие большой выставки русcкой живописи рубежа XIX - ХХ веков. С нее стартует реализация проекта сотрудничества знаменитой Третьяковки и Татарстана, о чем в январе договорились Рустам Минниханов и Зельфира Трегулова. В эксклюзивном интервью «БИЗНЕС Online» директор одного из главных музеев страны рассказала о своих беседах с президентом РТ, тонкостях кураторства и своих национальных корнях.

Зельфира Трегулова: «Сейчас ситуация в регионах такова, что об иерархии «центр — регион» нужно забыть» Фото: president.tatarstan.ru

«МЫ РАССЧИТЫВАЕМ В ТАТАРСТАНЕ УДАСТСЯ РАЗВЕРНУТЬ ШИРОКУЮ КАМПАНИЮ ПО ПРОДВИЖЕНИЮ ВЫСТАВОЧНЫХ ПРОЕКТОВ»

— Зельфира Исмаиловна, какой проект разработан по линии Третьяковской галереи и Татарстана?

— С Татарстаном мы заключили договор о долгосрочном сотрудничестве. Это сотрудничество будет взаимным: не только Третьяковская галерея в Казани, но и Казань, Татарстан будут выставляться в Москве на территории Третьяковской галереи. Все наши проекты планируются как совместные. Обдумывая возможные темы, в первую очередь мы исходили из того, что в Государственном музее изобразительных искусств Республики Татарстан хранятся абсолютно уникальные собрания русcкой живописи рубежа XIX - ХХ веков. Показалось интересным эту живопись объединить в рамках одной экспозиции, которую мы развернем в залах филиала Эрмитажа в Казанском кремле. На сегодняшний день это лучшее в Казани пространство для показа классического искусства, да и сам Казанский кремль — очень живое, посещаемое место.

Из своего собрания Третьяковская галерея на выставку русского искусства рубежа веков представит порядка 50 работ, а Государственный музей изобразительных искусств Татарстана — около 20. В каких-то случаях вещи будут объединены в серию. Например, из еврейской серии Натальи Гончаровой мы покажем «Еврейскую лавочку», которая будет висеть рядом со знаменитой картиной «Шабат» из собрания казанского музея. А «Полет Фауста и Мефистофеля» из этой же коллекции будет показан рядом со знаковой — и не только для Третьяковской галереи, но и для всего русского искусства — картиной Михаила Врубеля «Царевна-Лебедь».

— Как конкретно формулируется и на что нацелена стратегия долгосрочного сотрудничества Третьяковской галереи с Казанью?

— Нам важно сделать не просто временную экспозицию в Татарстане. Мы хотели бы, чтобы ноу-хау, которое мы выработали за последние годы, когда выставочные проекты превращаются в настоящие события, привлекающие огромное внимание зрителей и имеющие очень серьезный образовательный потенциал, удалось перенести в Казань. Не просто перенести, но и посмотреть, как это будет взаимодействовать с той ситуацией, которая сегодня складывается в Татарстане.

«Встречи с президентом РТ заставили меня рассматривать наш проект в Татарстане как проверку на действенность всего того, что мы предлагаем сегодня московскому зрителю»
Фото: president.tatarstan.ru

— А что за ситуация, на ваш взгляд, складывается в Татарстане?

— Я была в Казани пару раз за последние два-три года, и, конечно, то, как развивается город, то, как развивается республика, не может не удивлять. Нам есть чему, с одной стороны, у Казани, у Татарстана поучиться. С другой стороны, при невероятном развитии городской структуры и вообще какой-то очень интенсивной жизни города музейная история здесь пока еще не привлекает внимание людей.

Первой совместной выставкой в Казани мы бы хотели осуществить некий прорыв в отношении к музейно-выставочным проектам. Поэтому готовится не просто выставка из собрания Третьяковской галереи, которая также включит в себя работы из собрания Государственного музея Республики Татарстан. Это проект, который мы продумываем от начала до конца и в смысле содержания экспозиции, и в смысле оформления выставочного пространства. Поступим так же, как поступаем и на наших выставочных площадках: пригласим интересных архитекторов, чтобы они превратили залы, видевшие не одну экспозицию из собрания Эрмитажа, в нечто совершено отличное от того, к чему привыкли казанские зрители. Выставку сопроводим интереснейшими образовательными программами, как это делали осенью на приуроченной к 120-летию музея и знаменитой Нижегородской ярмарки выставке в Нижнем Новгороде. Лекции там читали, наверное, самые серьезные наши исследователи, начиная с заместителя директора по науке. По-моему, не было ни одного не «остепененного» лектора, некоторые даже имели степень доктора искусствознания. Хотя дело, конечно, не в только в научной степени...

— В чем еще?

— Чтобы привлечь людей, у которых пока нет привычки ходить в музеи, на выставки, на лекции, важно использовать максимум современных возможностей, действовать по гамбургскому счету. Мы очень рассчитываем, что благодаря нашему сотрудничеству в Татарстане удастся развернуть широкую кампанию по продвижению выставочных проектов. Я не боюсь слова «продвижение», потому что, приходя в музей, люди должны осознавать, как в их будни, в их повседневность добавляется какое-то иное измерение. А это невероятно важно сегодня.

«С Татарстаном мы заключили договор о долгосрочном сотрудничестве. Это сотрудничество будет взаимным: не только Третьяковская галерея — в Казани, но и Казань, Татарстан будут выставляться в Москве»
Фото: president.tatarstan.ru

«ВЫСТАВКУ БУЛАТА ГАЛЕЕВА НЕОБХОДИМО СДЕЛАТЬ НЕ ТОЛЬКО ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ЕЩЕ РАЗ ПРИВЛЕЧЬ ВНИМАНИЕ К ЭТОЙ УДИВИТЕЛЬНОЙ ФИГУРЕ...»

— Сколько проектов пока заложено в планы сотрудничества Третьяковской галереи с Казанью?

— Пока я рассказала о первом из трех проектов, которые мы бы хотели сделать в Татарстане. Второй проект — совместная выставка, посвященная совершенно удивительному человеку и художнику Булату Галееву. В советские годы он осуществил прорыв во многих сферах, но потом, к сожалению, был забыт. Вспоминают о нем именно сейчас. Мне было очень приятно, когда на выставке «Искусство Европы 1945 - 1968» в Брюсселе, а потом в Карлсруэ (сейчас эта выставка приезжает в ГМИИ им. Пушкина — прим. ред. ) я увидела два его проекта, которые по праву заняли достойное место в экспозиции, представляющей художественное развитие послевоенной Европы как некое целое, без разграничения на страны западного и восточного блоков. Поразительно, насколько больше у нас было общего, нежели отличного! Возник такой феномен искусства, находящегося на грани искусства и науки, который невероятно раздвинул горизонты собственно художественного мышления.

Проблема в том, что на фоне европейских радикальных движений конца 1950-х — начала 1960-х годов отечественное искусство оттепельной эпохи многие воспринимают не так, как оно этого заслуживает. А ведь в Советском Союзе в те годы создалась ситуация, невероятно провоцирующая на самые свободные и самые радикальные художественные высказывания. Эта ситуация способствовала творчеству, в частности, таких людей, как Булат Галеев. Для меня он скорее показатель того, что происходило у нас в стране. Насколько его искусство — результат произрастания на татарстанской почве, мне сказать труднее. Но то, что он был важной частью отечественного художественного высказывания начала 1960-х годов, совершенно неоспоримо.

«Второй проект — совместная выставка, посвященная совершенно удивительному человеку и художнику Булату Галееву. В советские годы он осуществил прорыв во многих сферах, но потом, к сожалению, был забыт. Вспоминают о нем именно сейчас» Фото: Елена Сунгатова, art16.ru

— Прямо-таки материализация «пророка в своем Отечестве»...

— Выставку Булата Галеева необходимо сделать не только для того, чтобы еще раз привлечь внимание к этой удивительной фигуре. Надо способствовать тому, чтобы наследие художника, которое сейчас хранится в запасниках в одном из промышленных зданий, было музеефицировано и заняло достойное место в музейной и культурной жизни Татарстана.

— Каким будет третий проект?

— Третий планируемый с Казанью проект будет основываться на том, что составляет, наверное, сердцевину собрания Третьяковской галереи — это выставка картин, которые покупал Павел Михайлович Третьяков. В первую очередь — картин его современников. Не все отдают себе в этом отчет, но Павел Михайлович Третьяков собирал современное искусство. Собирал все самое интересное, яркое из того, что создавалось его современниками. Иногда даже покупал работы, например картины Николая Ге, о которых понимал, что показать их при своей жизни в силу тогдашних социокультурных ограничений он не сможет. Нам бы хотелось, чтобы современным зрителям было интересно на это смотреть и об этом размышлять.

«В КАЗАНИ МНЕ УДАЛОСЬ ПОБЫВАТЬ В ЦЕНТРЕ СОВРЕМЕННОГО ИСКУССТВА «СМЕНА». ПОРАЗИЛА АБСОЛЮТНАЯ НЕПРОВИНЦИАЛЬНОСТЬ ТОГО, ЧТО Я УВИДЕЛА»

— В случае Павла Третьякова идея меценатских вложений в современное искусство оправдала себя. А в современном искусстве Татарстана вами были увидены какие-то горизонты?

— В Казани мне удалось побывать в центре современной культуры «Смена». Поразила абсолютная непровинциальность того, что я увидела. Во-первых, это была удачная выставка современных художников. Во-вторых, это невероятно живое место с книжным магазином, которому можно позавидовать, с современно оформленным пространством, при том что сам центр эффектно вписан в историческую застройку. Мне было приятно общение с нацеленными на результат и очень мотивированными людьми, которые там работают. Это говорит о том, что в регионах есть прекрасный потенциал. И замечательно, когда руководители регионов поддерживают такие начинания вне зависимости от своих собственных пристрастий и художественных вкусов.

В Татарстане, мне кажется, подобная политика очевидна. Могу добавить, что те две встречи с президентом Татарстана, которые у меня были на протяжении последнего года — одна, когда он принял меня в своем кабинете в Казани, а вторая, когда он был у нас на выставке «Шедевры Пинакотеки Ватикана», — были не просто очень интересными. Они заставили меня сильно подтянуться и рассматривать наш проект в Татарстане как проверку на действенность всего того, что мы предлагаем сегодня московскому зрителю.

— Правильно ли я поняла, что речь идет об инспирированной Рустамом Миннихановым системе приближения музейно-выставочной жизни Татарстана к столичному уровню?

— Сейчас ситуация в регионах такова, что об иерархии «центр — регион» нужно забыть. Регион никак нельзя воспринимать как «младшего брата», к которому ты приходишь со своими законами «старшего брата». Именно поэтому мы и хотим взаимодействовать, а не просто переносить свои идеи, свои проекты, свои концепции на казанскую почву.

«Roma Aeterna — выставка из 42 произведений, никогда такое количество работ не покидало стен Пинакотеки Фото: kremlin.ru

«Я ВООБЩЕ СЧИТАЮ, ЧТО УСТАНОВЛЕНИЕ ГРАНИЦ — ЭТО ВЕЩЬ АБСОЛЮТНО НЕ ПОЛЕЗНАЯ»

— Вероятно, частью переносимой вами концепции станет институт кураторства. Это авторская категория, и для музейной жизни Татарстана она пока еще непривычна. Могли бы в порядке ликбеза рассказать об Аркадии Ипполитове, кураторе недавно закрывшейся в Инженерном зале корпусе Третьяковской галереи выставки «Шедевры Пинакотеки Ватикана. Беллини, Рафаэль, Караваджо» (Roma Aeterna — «Вечный Рим»)?

— Если говорить о Roma Aeterna и о кураторе этой выставки — Аркадии Ипполитове, вообще-то старшем научном сотруднике Государственного Эрмитажа, то я работаю с ним давно. Со времени, когда я была куратором и координатором российских проектов в музее Гуггенхайма в Нью-Йорке. Там Аркадий делал совершенно блистательную выставку «Роберт Мэплторп и классическое искусство: фотографии и гравюры маньеризма». До выставки из Ватикана мы с ним делали еще пару проектов. Когда я поняла, что ватиканская выставка становится реальностью, я ни минуты не сомневалась в том, что для работы надо пригласить именно его.

Выбрать из относительно небольшой коллекции Пинакотеки — всего 500 произведений — работы, которые были бы не просто шедеврами, повешенными на стены, а несли бы очень серьезное послание, мог только очень серьезный глубокий знаток итальянского искусства. Более того, человек, который смог предложить идею, которая была воспринята музеями Ватикана настолько, что они согласились отдать — и отдать почти на четыре месяца! — свои лучшие работы. Идея Roma Aeterna, т. е. «Вечный Рим», им очень импонировала. При этом я точно знаю: не все верили, что получится сделать выставку из произведений такого уровня.

Так вот, если говорить о казанских проектах, первый из них мы доверили молодому куратору Ольге Фурман, сотруднику Третьяковской галереи. Я и мои коллеги готовы признать, что на материале русской живописи рубежа ХIX - ХХ веков у нее получилась очень красивая, эстетски тонкая история, которая не заканчивается, как это можно было бы предположить, 1917 годом. На этой выставке будет показано, что происходило с некоторыми из представленных художников уже после революции, как они продолжали работать и как в сложной ситуации — до 1932 года — все продолжало развиваться достаточно неординарно.

— Любопытный кураторский ход по преодолению стандартной хронологии «до революции — после революции».

— Вы знаете, я вообще считаю, что установление границ — это вещь абсолютно не полезная. Во всех смыслах. Мне кажется, мы должны пользоваться теми преимуществами, которые нам дает наша сегодняшняя позиция, когда мы можем смотреть на ХХ век не как на период, разделенный «перегородками»: авангард, соцреализм, суровый стиль и т. д. Эти определения не дают полноты картины и выявляют некую преимущественную линию, которая, будучи выделенной (искусственно, кстати!), отрывается от невероятно интересного контекста, внутри которого она существовала. Если говорить о 1950-х, 60-х, 70-х годах, была ведь очень жесткая позиция о существовании искусства официального и неофициального: наряду с реалистической традицией существовало искусство неофициальное, нефигуративное, экспериментальное.

На самом-то деле мы сейчас видим, что они существовали не в безвоздушном пространстве и не были абсолютно оторванными друг от друга: талантливые художники, работавшие и в той, и в иной сфере, создавали невероятно значимые, сильные вещи, которые очень точно отражали свое время, при том что это выражение времени осуществлялось иногда в крайне противоположных формах. Но давайте условимся, что мы говорим именно о талантливых художниках! Потому что было огромное количество людей, получивших профессиональные навыки, но не поднявшихся над уровнем ремесленников и в сфере официального искусства, и в сфере неофициальной. Когда время все расставляет по местам, ты начинаешь понимать, кто из художников, спрятанных до поры до времени от наших глаз, действительно осуществил прорыв, а кто был достаточно вторичен.

«Приходя в музей, люди должны осознавать, как в их будни, в их повседневность добавляется какое-то иное измерение. А это невероятно важно сегодня»
Фото: president.tatarstan.ru

ОБ ОСОБЕННОСТЯХ ТАТАРСКИХ СЕМЕЙ

— О встречных проектах — Казань в Москве — пока рано спрашивать или уже можно?

— В 2018 году мы готовим выставку «Сказание о граде Свияжске», посвященную уникальным иконостасам двух церквей в Свияжске, которые хранятся в том же Государственном музее изобразительных искусств Татарстана. Нам очень интересно показать их в Москве вместе с художественными памятниками из других музеев, таких как музеи Кремля, Исторический музей, музей Троице-Сергиевой лавры, которые рассказали бы об истории Свияжска как уникального художественного и культурного центра, каковым этот город был и по сей день остается в мультикультурном ландшафте Татарстана. Мне действительно очень хотелось бы, чтобы художественная жизнь Татарстана забурлила бы, как бурлит сама республика. Очень важно соответствовать тому развитию, какое сейчас наблюдается в Татарстане — достаточно посмотреть на застройку городов, новых кварталов, на набережные, на парки. В принципе, понятно, что эти концепции получили начальное развитие в Москве, но оказались очень креативно и плодотворно использованы в Татарстане.

— Креативные концепции как раз и хороши творческой применимостью в самых разных условиях. Сегодня Третьяковская галерея видится лидером в деле культурных обменов разных уровней. Продолжением выставки Roma Aeterna, например, будет встречная выставка шедевров Третьяковской галереи в Риме. Как, по-вашему, удастся выдержать взятую тональность?

— Думаю удастся. В Рим поедут работы первого порядка. Поэтому, да, будем снимать шедевры со стен Третьяковской галереи. С одной стороны, долг платежом красен. А с другой стороны, когда ты представляешь выставки в таких местах, как музеи Ватикана — наша будет проходить в крыле Карла Великого, если смотреть на Собор святого Петра, это здание слева за колоннадой Бернини, — ты понимаешь, как важно показать те произведения, которые скажут о многом человеку, совсем не знакомому с отечественной историей русского искусства. Кстати, это тоже кураторский проект, над которым работают сотрудник галереи Татьяна Юденкова, а сокуратором — Аркадий Ипполитов.

— Выездные выставочные акции всегда производственно сложны. Чтобы в Татарстане оценили, положим, грядущую гастрольную экспозицию, на которую из Третьяковской галереи приедет полсотни картин, расскажите о том, чего стоило привезти в Москву выставку из Пинакотеки Ватикана.

— Тут, наверное, надо говорить конкретно. Прежде всего выставка из 42 произведений, каждое из которых поступило из постоянной экспозиции Пинакотеки Ватикана, означает — и мои коллегия в Ватикане прямо об этом говорили, — что никогда такое количество работ не покидало стен Пинакотеки. Даже когда Ватикан организовывал большую выставку не только из Пинакотеки, но из всего ватиканского собрания в музее Метрополитен в Нью-Йорке.

Поэтому, конечно же, это были огромные страховки, соблюдение всех возможных предосторожностей, самая тщательная упаковка каждого произведения в отдельный климатический ящик, климатические фургоны, специальный контроль за погрузкой в самолет и такой же специальный контроль за разгрузкой в аэропорту прибытия. А еще это тщательнейший осмотр при распаковке на предмет сохранности произведения, это неусыпное наблюдение реставраторов за тем, как ведут себя работы, это повышенные меры безопасности, это вооруженный полицейский в зале, это сложности с продажей билетов, это ограниченный допуск в зал, потому что там не должно находиться больше определенного количества людей.

Но если говорить о том, что предшествовало — собственно, о логистике, — конечно, это была сложнейшая работа по осуществлению договоренностей о предоставлении тех или иных произведений. Должна сказать, что работать с коллегами из Ватикана было очень приятно: они очень быстро на все откликались,и их действительно сильно увлекла та идея, которую мы им предложили. Почувствовав это, мы, конечно, старались, попросить картин по максимуму. И, в общем-то, по максимуму их и получили.

— Чтобы у наших читателей сложилось такое же — по максимуму — представление о вас, напоследок расскажите о вашей «татарскости».

— (Смеется.) Ну а кем же я могу быть еще, кроме как татаркой по национальности, если мое имя Зельфира Исмаиловна, а фамилия Трегулова? Хотя я родилась в Латвии, по-татарски не говорю. «Бабушка», «дедушка», «папа», «мама», «садись» и «спасибо» не считается. Очень много моих родственников по маминой линии живет в Киргизии. В свое время я старалась туда почаще ездить, но сейчас бо льшая часть их детей переместилась сюда, в Москву, живет здесь.

Я очень рада, когда кто-то из моих племянников или племянниц звонит и говорит: «А вот хорошо бы всем собраться!» «Давайте, приходите!» — отвечаю. Это безумно приятно. Я думаю, это одна из особенностей татарских семей: люди очень остро ощущают свое родство, тем более если родные и близкие еще и собратья по разуму. Вот эта необходимость регулярных семейных встреч, когда собираются по 20 - 25 человек разных поколений и всем есть о чем друг с другом поговорить, меня всегда очень радует и очень согревает.

13.02.2015 22283

Зельфира Трегулова: «Музей, как и театр, начинается с вешалки»

10 февраля 2015 года было объявлено, что глава РОСИЗО Зельфира Трегулова стала директором Государственной Третьяковской галереи, сменив на этом посту Ирину Лебедеву, уволенную из ГТГ с формулировкой «по инициативе работодателя». Екатерина Алленова поспешила расспросить нового директора о выставочной политике, эффективном менеджменте, идеале музейного руководителя и о том, как привлечь зрителей в музей.

Зельфира Трегулова. Фото: Сергей Футерман

Екатерина Алленова: В интервью ТАСС , которое вы дали сразу после своего назначения, вы, в частности, заметили, что Третьяковскую галерею «есть возможность сделать еще более привлекательной и комфортной для посетителей». Эта фраза почти буквально совпала с формулировкой департамента культурного наследия Минкульта, объяснявшего причины увольнения Ирины Лебедевой : «В Третьяковской галерее так и не создана комфортная среда для посетителей — нет кафе, магазинов, нет Wi-Fi». Может сложиться впечатление, что вы заранее знали мотивы и аргументы министерства. Хотя я понимаю, что вы их обсуждать не будете.

Зельфира Трегулова: Вы правы, я не считаю возможным это обсуждать. Но могу сказать, что предложение занять эту должность было для меня довольно неожиданным. И уже после того, как я дала это интервью, я ночью села читать министерские бумаги и с изумлением обнаружила это совпадение формулировок. Но вы, наверное, обратили внимание, что я говорила об общих вопросах и не предлагала каких-то конкретных шагов. Потому что первое, что я должна сделать, — это очень внимательно вникнуть в суть дела и составить собственное мнение: либо утвердиться в нем, либо скорректировать.

Е.А.: Министерство культуры много раз упрекали в том, что оно ищет «эффективных менеджеров», а не ученых, которые могут поднять на высокий уровень научную и выставочную деятельность музеев. Вас знают прежде всего как куратора — вы делаете чрезвычайно успешные выставки, разрабатываете их концепции (хотя и не любите этого слова), но вдруг оказывается, что в вашем первом выступлении в качестве директора ГТГ вы говорите не о выставочных программах и не о науке, а — в унисон с министерством — о том, что надо сделать Третьяковку более привлекательной и «комфортной»… И как вы собираетесь это делать?

З.Т.: Привлечь в музей посетителей можно самыми разными способами, и выставками в том числе. И я отдаю должное тому, что в Третьяковской галерее сделано и делается в этом плане, как и в плане науки, — это, например, издание каталога собрания, которое осуществляется на очень высоком уровне, или недавние выставки Наталии Гончаровой и коллекции Костаки. Я не буду сейчас вдаваться в подробности, но скажу, что и спланированная на будущее выставочная программа выглядит сильно. И это очень важно: действительно нужны выставочные проекты, которые привлекут зрителей. Для меня остро стоит проблема Третьяковки на Крымском Валу, где выставлено искусство ХХ века — того периода, которым я занимаюсь как искусствовед. Каждый раз, когда я туда попадаю, я вижу огромный пустой вестибюль и еле-еле двадцать пальто на вешалках — это если не идет какая-то выставка вроде Левитана или Коровина. При этом я должна отдать должное Ирине Владимировне Лебедевой: когда задумывались выставки Гончаровой и собрания Костаки, не было никакой уверенности, что на них придут зрители. В музейной отчетности есть серьезная графа, где стоят цифры посещаемости музея. Посещаемость — это критическая категория в оценке эффективности деятельности любого руководителя. И как раз эти две выставки показали, что люди, наконец, стали приходить на выставки русского авангарда, чего не было ранее. Вспомним великую выставку «Великая утопия». Мы с Ириной Владимировной познакомились как раз на этом проекте: она была куратором от Третьяковской галереи, а я была координатором всего проекта от той организации, в которой тогда работала. (Выставка «Великая утопия. Русский авангард 1915-1932» была показана в 1992-1994 годах во Франкфурте-на-Майне, Амстердаме, Нью-Йорке и Москве, однако московская экспозиция, в отличие от зарубежных, не включала произведений из западных собраний. — Артгид .) Выставка в Москве была прекрасно сделана, пусть даже без западных вещей, но залы стояли пустыми. Пустыми стояли залы на выставке Татлина, пустыми на других очень серьезных с концептуальной точки зрения проектах 1990-х годов, открывавших новые имена. Сейчас ситуация изменилась, и этому можно только радоваться.

Именно поэтому, отдавая должное тому, что сделано в Третьяковской галерее к настоящему моменту, в том числе и этим выставкам, я не могу сказать, что «вот я сейчас приду и кардинально все изменю». Тем более что выставочный план Третьяковской галереи, как вы понимаете, сверстан на два года вперед, и он весьма достойный, там есть серьезные проекты. Третьяковская галерея — настолько невероятное, знаковое место, а должность ее директора настолько ответственна, что я постараюсь быть крайне осторожной и аккуратной. Что вовсе не означает, что я не буду заниматься своим любимым делом — делать выставки. Это то, от чего я испытываю невероятное чувство эйфории и восторга, — когда выставка сделана так, как она задумана. Если посмотреть на то, что за последние полтора года было сделано в РОСИЗО, я не могу сказать, что действовала в первую очередь как менеджер. Я действовала в первую очередь как «выставочник» и как человек, который с помощью коллег постарался внедрить в эту организацию какую-то систему. Люди начали писать научные статьи. Эта организация из чистого оператора (при том что у нее более 40 тысяч единиц хранения) стала превращаться в создателя контента. И в этом была моя задача. Я видела, что мои предшественники ставили во главу угла менеджмент и работу оператора, упуская из виду тот факт, что если вы не создаете контента, то всегда останетесь обслуживающим персоналом. Когда же вы создаете выставки — это совсем другая ситуация, и к организации совсем по-другому начинают относиться. Поэтому, конечно же, я продолжу этим заниматься, хотя и боюсь, что в первую очередь мне придется все же быть менеджером.

И здесь есть одно направление в выставочной работе, в которое возможно внедриться, что-то сделать в обозримом будущем, — это международные контакты: выставки, в которых Третьяковская галерея участвует за рубежом и которые направляет за рубеж, и мне кажется, что Третьяковка заинтересована в том, чтобы привозить выставки из-за рубежа.

Е.А.: Выставки зарубежного искусства? Но Третьяковка — музей русского искусства.

З.Т.: Я придерживаюсь точки зрения, что если есть возможность сделать интересный выставочной проект, то не следует ограничиваться спецификой коллекции. Наверное, я научилась этому у Музея Гуггенхайма, который критиковали за то, что они делают выставки всего и отовсюду — от Африки до России. Но именно эти выставки создали Гуггенхайму репутацию музея с удивительными, невероятными и очень смелыми выставочными программами.

Е.А.: И все же по поводу пресловутой «зоны комфорта». Так как ваше назначение оказалось громом с ясного неба и все с жаром кинулись его обсуждать и искать причины, по которым оказалась в опале Ирина Лебедева, то сама собой возникла параллель со сравнительно недавним назначением на должность директора ГМИИ им. А.С. Пушкина Марины Лошак. Ведь в основе идеи — все та же «комфортная среда», где, как рассказывает Марина Девовна, можно будет гулять, тусоваться чуть ли не круглосуточно, где будут магазины, кафе, кинотеатры. И один из аргументов Министерства культуры при увольнении Лебедевой — как раз то, что она не смогла стать тем «эффективным менеджером», которому, вероятно, надлежало превратить Третьяковскую галерею в парк развлечений. Министерству культуры близка идея, что посетителей нужно привлекать в музей именно такими способами. А вы согласны с этим?

З.Т.: С «парком развлечений», конечно, не согласна. Если ставить это во главу угла, то тогда и разницы особой нет — музей это или развлекательный центр. Я думаю, что когда директором ГМИИ назначалась Марина Лошак, логика была несколько иная, и сомневаюсь, что кафе и магазины играли здесь определяющую роль. Если говорить о Пушкинском музее, то, действительно, там изменилась входная зона, реконструирован гардероб, изменились кафе. Туда стало гораздо приятнее ходить, и процесс покупки билета и получения информации занимает теперь 2-3 минуты. И, к чести Марины Девовны, нужно сказать, что она занималась не только этим. Сделаны очень интересные выставочные проекты — например, мне очень понравилась выставка Вима Дельвуа, которая корректно вписала работы этого современного художника в экспозицию музея, в частности, в зал слепков. Что может быть архаичнее слепков? Марина создает диалог между искусством ХХ века и искусством классическим, но при этом она прекрасно понимает, что музей, как и театр, начинается с вешалки. В старом здании Московского художественного театра эстетически оформлено все — от дверной ручки до вешалки. Я уверена, что и в современном музее должно быть именно так. И если вы привлекаете зрителя в музей, куда он пришел за эстетическими впечатлениями, то эстетика должна начинаться с момента, когда он переступает порог. Плюс кафе, плюс возможность быстро подключиться к интернету и спланировать свои действия или обменяться впечатлениями с виртуальными друзьями — все это даст повод посетителю задержаться в здании музея. Я так со своей старшей дочерью хожу в Пушкинский, когда там несколько выставок, и мы там проводим 4-5 часов. Посмотришь одну-две выставки — и тебе нужно отвлечься, переключиться, перекусить. А потом с очищенным сознанием идти далее. Конечно, не нужно это ставить во главу угла, но и недооценивать тоже не надо.

Е.А.: Тем не менее, когда я вас спросила, как вы собираетесь завлекать зрителя в музей, вы с увлечением начали рассказывать именно о выставках, а не о кафе с бесплатным интернетом.

З.Т.: Нужно завлекать и тем, и другим, в комплексе.

Е.А.: В качестве директора вам придется иметь дело со строительством, с реставрацией, со слабыми токами, охранными системами, ржавыми трубами, униформой смотрителей…

З.Т.: …и с тем, как они себя ведут, да. В Третьяковке был очень неприятный случай с учителем — тогда, как мне кажется, обе стороны поступили неправильно. (В октябре 2014 года учителя рисования Павла Шевелева вывели из залов Третьяковской галереи вызванные смотрителем полицейские, обвинив его в том, что он проводил «незаконную экскурсию» со своими учениками. — Артгид ) Это серьезные и болезненные темы, для которых не может быть однозначного решения. Вопрос о том, какова функция смотрителя, как он должен выглядеть, как себя вести и как должен быть одет, — это тоже важный вопрос.

Е.А.: Вы справитесь со всем этим? Не боитесь?

З.Т.: Я бы погрешила, если бы сказала, что не боюсь. Чем опытнее ты становишься, тем лучше понимаешь всю сложность любой задачи, которая перед тобой стоит.

Е.А.: Должность директора ГТГ до Ирины Лебедевой занимал Валентин Родионов, и я знаю, что его часто упрекали в том, что он ничего не понимает в искусстве — просто «крепкий хозяйственник», разбирающийся зато в строительстве и водопроводных трубах. Но при нем замом по науке была Лидия Ивановна Иовлева…

З.Т.: Позволю себе заметить, при всем уважении к Родионову, что директором музея должен быть человек, который понимает, что такое музей. Невозможно разделение функций: вот я хозяйственник, а заместитель у меня — искусствовед. Я считаю, что возможно сочетание эффективнейшего менеджмента с глубочайшими знаниями в истории искусства.

Е.А.: Вы видите себя именно в таком качестве? Или можете привести в пример конкретных директоров?

З.Т.: Я сейчас перед глазами имею реальный пример — это директор Штеделевского института во Франкфурте-на-Майне Макс Холляйн, сын великого архитектора Ханса Холляйна. Он также директор еще нескольких музеев, входящих в систему этого института, и директор Ширн Кунстхалле, совершенно невероятного выставочного зала. Он получил блестящее образование, специализировался по западноевропейскому средневековому искусству, потом пять лет проработал правой рукой Томаса Кренса в Музее Гуггенхайма, а затем стал директором Ширн Кунстхалле, который он получил в состоянии полной разрухи и с чудовищным финансовым долгом. Холляйн немедленно занялся реорганизацией всего и созданием интереснейших выставок. В 2001 году он предложил мне и Борису Гройсу стать кураторами выставки «Коммунизм — фабрика мечты», что было тогда довольно смелым решением, тем более для специалиста по средневековому искусству. Когда он в связи с этой выставкой приезжал в Москву, то жил в гостинице в номере за 70 долларов, и всю ночь напролет ему мешали спать навязчивыми звонками. И он это терпел, потому что у организации был кошмарный бюджетный дефицит, и он экономил на всем, в том числе и на себе. Сейчас он один из самых блестящих директоров в Европе — да и в мире, я думаю. Он возглавляет «группу Бизо», сообщество директоров крупнейших музеев мира и участников международного выставочного процесса. Они собираются каждый год или каждые два года. От России туда входили Михаил Пиотровский и Ирина Антонова, теперь это Пиотровский, Марина Лошак и Елена Гагарина. Холляйн — потрясающий образец, на который нужно ориентироваться. Я много с ним сотрудничала, когда он еще работал в Музее Гуггенхайма. Он очень успешен, в том числе и с фандрайзингом.

Е.А.: А вы как к фандрайзингу относитесь?

З.Т.: К поиску спонсорских средств я отношусь крайне положительно. Когда я работала в Музеях Кремля, то примерно в 2004 году стало ясно, что если у тебя есть интересные выставочные проекты, то гораздо эффективнее не расходовать бюджетные деньги, а предложить поддержать эти проекты солидной компании. Сформировать круг друзей и получить очень серьезные денежные средства. Сейчас, столкнувшись с тем, что такое получить бюджетное финансирование, я прекрасно понимаю, что интуитивно (а может быть, и не интуитивно) мы тогда выбрали правильный путь: с 2006 года по настоящее время Музеи Кремля не потратили ни копейки бюджетных денег на выставки, которые делались в самом музее, включая самые затратные. Я по опыту знаю, что если ты предлагаешь очень интересный проект, который заведомо будет иметь успех (есть такие проекты, их можно определить), то получить на него серьезные денежные средства проще, чем меньшую сумму, но на проект более скромный. Это упирается в контент, в то, что ты делаешь. Дело не в марках — Третьяковской галереи, Музеев Кремля, Эрмитажа, Русского музея, — дело в том, что ты предлагаешь.

Е.А.: С другой стороны, в любом музее любой хранитель вам скажет, что у него в фондах лежат чудеснейшие сокровища, с которыми можно было бы сделать интереснейшую выставку, опубликовать в ее каталоге результаты ценнейших изысканий и так далее. И это действительно чаще всего так и есть. Только выставка эта интересна лишь десяти специалистам, имеет чисто научную ценность, она некоммерческая и народ на нее не пойдет. Что с такими выставками делать?

З.Т.: Проводить.

Е.А.: А где деньги брать?

З.Т.: Это сложный вопрос. На подобный проект их действительно гораздо труднее получить. Однако есть еще такой инструмент, как средства массовой информации. Я не говорю «реклама», потому что рекламировать такие выставки бессмысленно — это во-первых. Во-вторых, сейчас, в ситуации серьезного ограничения денежных средств, на рекламу в бюджетах будет выделяться денег гораздо меньше. Я думаю, что здесь серьезный резерв — работа именно со средствами массовой информации, очень подробная, очень тщательная, индивидуальная. Я всегда была за такую работу, и именно так мы работали со СМИ в Музеях Кремля. И результат всегда был прекрасным. Расходы на рекламу, сравнительно с бюджетом самой выставки, всегда были очень небольшие, а людей приходило множество и отзывы были прекрасные. Тут просто нужно не лениться и тщательно над этим работать. Кстати, Третьяковская галерея подобные выставки проводит, у них есть целая программа таких выставок и публикаций

Е.А.: «Третьяковка открывает свои запасники»?

З.Т.: Да-да. Есть действительно серьезные сотрудники, которые делают интересные выставки из запасников.

Е.А.: Что вы любите в собрании Третьяковской галереи и хотели бы в первую очередь показать России и миру? И в каком контексте?

З.Т.: Вопрос сложный. Будете смеяться: люблю всё! Вчера прошлась по нескольким залам в Лаврушинском, где XVIII век, — Никитин, Антропов, Левицкий и так далее… Это прекрасно.

Е.А.: Что прекрасного в Никитине? Объясните, пожалуйста, мировой общественности.

З.Т.: Я же не говорю про показ художника Никитина мировой общественности, хотя «Портрет канцлера Головкина» показывали на выставке Russia!, и надо сказать, смотрелся он там замечательно! Я думаю, что я буду готова ответить на вопрос о новых выставочных планах через какое-то время, совсем недолгое. Я знаю о многих проектах, которые сейчас организуются в Европе, в которых Третьяковская галерея будет участвовать и в которых она не может не участвовать, поскольку это выставки в знаковых местах, посвященные очень важным моментам в истории русского искусства и отечественной истории. Это, например, выставка, посвященная выставке «0,10», которая пройдет в Фонде Бейелера в Базеле и куда впервые собираются все вещи, которые были на той выставке.

Е.А.: (вздыхая) Опять «Черный квадрат»…

З.Т.: Ну он был главным экспонатом на выставке «0,10», поэтому без него — никак! Но в Базеле будет «Черный квадрат» 1929 года... Я знаю об этой выставке, поскольку РОСИЗО собирает для нее около 20 работ из 14 российских региональных музеев. Те самые работы, которые участвовали в выставке «0,10». И мне кажется, что это важнейший проект. И хотела бы отметить, что эта выставка организуется в Базеле, а не в Москве, хотя, наверное, она должна была бы пройти в России. Или вот в 2017 году в Лондоне, в Королевской академии должна пройти выставка, связанная с весьма важным для всех 1917 годом. На ней будет представлено искусство с 1917-го по 1932-й, причем там действительно достаточно интересный замысел, — и он не повторяет такие выставки, как «Великая утопия». Мне кажется, что это тоже проект, в котором необходимо участвовать. Впрочем, это решение принимала еще Ирина Владимировна Лебедева. Я могу только содействовать осуществлению и того, и другого.

Е.А.: Ходили слухи, что после вашего ухода РОСИЗО расформируют.

З.Т.: О боже, какой бред! Никто не собирается его расформировывать! Там запланировано много международных проектов, в которых участвует и Третьяковская галерея, и я собираюсь достаточно плотно сотрудничать с РОСИЗО. Более того, сейчас у РОСИЗО появились новые функции — это не только оператор выставочных проектов, но и оператор крупных проектов, связанных с представлением русского искусства в интернете. Один из них — это , виртуальная реконструкция Государственного музея нового западного искусства. А второй — 37 виртуальных музеев для размещения на портале культура.рф. Речь идет о российских региональных музеях, у многих из которых даже нормального сайта нет, хотя есть замечательные коллекции. Это действительно очень масштабный проект, и там проделана невероятная работа. Произведено сумасшедшее количество съемки, в том числе в 3D, использовалась аэрофотосъемка и аэрокиносъемка. В Лондоне в сентябре этого года в Музее науки открывается огромнейшая выставка «Космонавты. Рождение космической эры», которую готовил РОСИЗО, и я успела до конца января подписать все договора и собираюсь во внерабочее время и дальше общаться с коллегами из РОСИЗО, которые работают над этим проектом. А дальше видно будет. Количество выставочных проектов, намеченных на этот год, меньше, чем в прошлом году, по всем понятным причинам: сложности с финансированием и очень большие сложности с поиском спонсорских денег.

Е.А.: Вот Лебедевой как раз министерство культуры поставило в упрек, что она «запланировала сокращение посещаемости на 15%». Но, по-моему, это сокращение неизбежно именно в силу того, что денег меньше, и соответственно меньше народа в музеях.

З.Т.: Вы знаете, что сейчас в федеральных музеях введено . Я пока не знаю цифр статистики, но могу предположить, что это повысит посещаемость, но с очевидностью понизит внебюджетный доход Третьяковской галереи, как, впрочем, и любого другого музея, где это введено. И над этим тоже нужно работать.

З ельфира Трегулова – искусствовед, куратор международных музейных проектов, назначена руководителем одного из ведущих музеев страны.

До нового назначения она возглавляла музейно-выставочный центр .

Зельфира Исмаиловна родилась 13 июня 1955 года в Риге. В 1977 году окончила искусствоведческое отделение исторического факультета МГУ, а в 1981-м – аспирантуру. В 1993–1994 годах проходила стажировку в Музее Соломона Р. Гуггенхайма в Нью-Йорке. В 1998–2000 годах была заведующей отделом зарубежных связей и выставок в . C 2002 по 2013 год была заместителем генерального директора по выставочной работе и международным связям в .

За 11 лет в Кремле состоялся ряд крупных международных проектов, познакомивших россиян с сокровищами оттоманских султанов, китайских императоров и представителей рода Медичи, а также искусством ювелира Рене Лалика и короля моды Поля Пуаре, произведениями скульптора Генри Мура.

Кроме того, Зельфира Трегулова не раз выступила куратором еще ряда международных проектов. Так, на выставке «Бубновый валет: между Сезанном и авангардом», показанной в Монте-Карло, жители Монако впервые увидели живопись русских авангардистов Петра Кончаловского, Аристарха Лентулова, Ильи Машкова, Александра Куприна, Роберта Фалька. В свою очередь, экспозиция «Виденье танца», посвященная 100-летию «Русских сезонов» Сергея Дягилева, привезенная из Монако в Россию, впервые продемонстрировала зрителю не только эскизы декораций Александра Бенуа, Льва Бакста и Пабло Пикассо к постановкам Дягилева, но и настоящие костюмы к балетам «Шехеразада» и «Золотой петушок» Н.А. Римского-Корсакова и «Весна священная» И.Ф. Стравинского, в которых блистали великие танцовщицы Анна Павлова, Тамара Карсавина, Ида Рубинштейн.

Также в ее кураторском багаже – выставки «Амазонки авангарда», показанные в Музеях Гуггенхайма в Берлине, Венеции, Нью-Йорке и Королевской Академии в Лондоне, «Казимир Малевич и русский авангард», проходившая в стенах Музея Стеделик в Амстердаме и галерее Тейт Модерн в Лондоне.

«Людей такого уровня компетенции в стране – единицы»

Владимир Мединский

Так министр культуры сказал при назначении Зельфиры Трегуловой руководителем центра «РОСИЗО» полтора года назад. И это – не преувеличение.

За это время центр реализовал 82 выставочных проекта, среди которых признанная всеми СМИ лучшей экспозиций «Взгляни в глаза войны. Россия в Первой мировой войне в кинохронике, фотографиях, документах» и несколько зарубежных: «Виктор Попков. 1932–1974», показанная в Венеции и Лондоне, «Палладио и Россия. От барокко до модернизма» (Венеция) и «Русская Швейцария» (Женева). Кроме того, в ушедшем году «РОСИЗО» совместно с Министерством культуры РФ провел фестиваль «Интермузей 2014», собравший рекордное количество посетителей – за неделю работы более 14 тысяч человек.

Увлеченный искусствовед, влюбленная в свое дело Зельфира Исмаиловна считает, что «музей – это не то, что обычно представляется: традиционное и консервативное. Сегодня музеи – живые институции, идущие в ногу со временем, обращенные к молодежи, детям, всем желающим». Специалист самого высокого уровня и обширных знаний, она любит воплощать в жизнь самые необычные проекты: «мне интересно делать не только выставки на экспорт, но и здесь, в России, причем выставки несколько иного плана, чем сейчас делаются», - говорит она.

Зельфира Трегулова хорошо представляет, что значит возглавить институцию с именем Третьякова, но трудности ее не пугают.

«Галерея всегда аккумулировала самое современное искусство, которое очень точно выражало свое время, и одновременно тщательно собирала и изучала искусство предшествующих поколений. Развивать оба эти направления сегодня очень важно, поскольку это не просто следование традиции, заложенной в основе собрания. Если точно следовать этим двум направлениям, мы можем получить новое качество и нового зрителя. Важен вопрос, как привлекать людей в музей с тем, чтобы это были не только выставочные залы, но и вся среда побуждала человека остаться подольше и воспользоваться новыми способами получения информации».

Зельфира Трегулова

Предыдущий директор , Ирина Лебедева, была уволена с формулировкой «по инициативе работодателя».

«Затянуто строительство 2-го корпуса, скандалы вокруг музея, так и не создана комфортная среда для посетителей, школьников, студентов, методистов. Главный художественный музей страны, русского искусства так и не стал методическим центром. В планах - снижение (!) посещаемости на 15 процентов», - говорит директор Департамента культурного наследия Министерства культуры Михаил Брызгалов.

«Насколько я знаю, Ирине Владимировне предлагали остаться в музее в качестве научного сотрудника. Министерство предлагало Лебедевой достаточно высокие должности и в других подведомственных учреждениях культуры, так как ее опыт как искусствоведа, безусловно, не вызывает никаких претензий. Давно возникали претензии к ней как к менеджеру, претензии организационно-правового характера, как к руководителю, отвечающему за стройки, реставрацию», - сообщил советник Президента РФ по культуре Владимир Толстой.

Руководителем назначена Татьяна Волосатова - заместитель гендиректора этого музейно-выставочного объединения по развитию и связям с общественностью.